Hermann Hesse...

Он подумал о том, что и он и всякий другой человек бежит куда-то, словно ручей, претерпевает все новые и новые превращения и наконец полностью растворяется, в то время, как созданный художником образ остается вечно неизменным. Быть может, думал он, корень всех искусств, а может быть даже, всякой духовности есть страх перед смертью. Мы боимся её, нас ужасает бренность всего сущего, с печалью смотрим мы вновь и вновь, как увядают цветы и опадают листья, и наше собственное сердце подсказывает нам, что и мы преходящи и скоро увянем. И художники, создающие образы или, мыслители, ищущие законы и формулирующие идеи, делают это для того, чтобы хоть что-нибудь вырвать из этого великого хоровода смерти, противопоставить ему хоть что-нибудь, что пережило бы их самих. Женщина, послужившая мастеру образцом для этой прекрасной Мадонны, быть может, давно уже увяла или мертва, а вскоре умрёт и он сам, и в доме его заживут другие, другие станут есть за его столом - но творение рук его останется; столетия спустя и даже более, будет тихо сиять оно в скромной монастырской церкви по-прежнему прекрасное, и та же улыбка будет играть на тех же неизменно цветущих и одновременно скорбных устах.

პაოლო იაშვილი...

პაოლო იაშვილს მომეწყინა ყვითელი დანტე,
ვაქებდი შექსპირს, მაგრამ ფარდა, შექსპირს უარი,
რა ვქნა, რომ ჩემთვის ბეთხოვენი მხოლოდ ყრუ არი
და რომ წარსულმა ვერ გადმომცა მე ანდამატი.

ვფიქრობ ლექსებით ჩქარი და ხან გველივით ზანტი,
მაგრამ ყოველთვის მიხარია ცეცხლის ანთება,
ჩემი ოცნების ნაპერწკლები ხალხს გადვუფანტე,
და უკვდავება ცივ ხელებით მე მელანდება.

პაოლო იაშვილი - ავტოპორტრეტი...

ამპარტავანი და ყოველთვის პირგაპარსული,
ბუნებით შავი, ხელოვნურად გათეთრებული,
ლამაზ რითმისთვის ერთი წუთით ჩაფიქრებული,
ვამაყობ იმით, რომ არა მაქვს ვრცელი წარსული.
პოეზიიდან შორს გავტყორცნე სიტყვა თარსული,
ყოველთვის მელის მშვენიერი ქალთა კრებული,
მხოლოდ უალდის ყელსახვევით გაკვირვებული,
მათრობს ხაშხაშის სურნელება ძველი სპარსული.
საქართველოში არ იწამეს ჩემი დენდობა,
მე მახალისებს მხოლოდ ჩემი Salto-Mortale,
მაგრამ ბოდლერის ცივი ლანდი თუკი მენდობა,
ხალხის წინაშე მე ვიქნები მუდამ მართალი.
შევხარი მზესა, ვეტრფი მთვარის ყვითელ ხავერდსა
და რუსთაველთან გადავდივარ მე ალავერდსა.

Нарцисс и Гольдмунд...

Он вскочил на ноги и подбежал к окну: карниз, кровля конюшни, козырёк усадебных ворот и поля за оградою - все покрыто было синеватю, мерцающею, снежною белизной. И его поразило противоречие между тревогою в его сердце и смиренною тишиною зимней природы. Как спокойно, как трогательно и целомудренно отдаются поля и рощи, холмы и равнины солнцу, ветру, дождю, засухе или снегу! С какою красивою и сладкою мукою несут эти клены и ясени своё зимнее бремя! Неужто это невозможно - сделаться таким же, как они, неужто у них нельзя ничему научиться? Задумчиво спустился он во двор, походил по снегу, потрогал его руками, отправился к саду, посмотрел поверх опущенной снегом ограды на согнувшиеся кусты роз.

Hermann Hesse...

Ах, все было непонятно и, собственно, печально, хотя и прекрасно. Ничего не известно. Вот живешь и бродишь по земле или скачешь по лесам, и что-то смотрит на тебя так требовательно и обещающе, пробуждая тоску ожидания: вечерняя звезда, голубой колокольчик, заросшее зеленым тростником озеро, взгляд человека или коровы, а иногда кажется, вот сейчас произойдет что-то невиданное, но давно чаемое, со всего упадет завеса; но время идет, и ничего не происходит, и загадка не решена, и тайные чары не развеяны, и вот, наконец, приходит старость, немощь ... или мудрость ... а все еще ничего не знаешь, но ждешь и прислушиваешься.

Samuel Taylor Coleridge...

Tolouise-Lautrec Henri de, Alone

Alone, alone, all, all, alone,
Alone on a wide wide sea!
And never a saint took pity on
My soul in agony.

To Vincent...

This world was never meant for one
as beautiful as you...

Михаил Лермонтов...

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.

Генрих Гейне...

На севере диком стоит одинока
На голой вершине сосна.
И дремлет качаясь, и снегом сыпучим
Одета как рызой она.

И сниться ей всё, что в пустыне далёкой,
В том краю, где солнца восход,
Одна и грустна на утёсе горючем
Прекрасная пальма растёт.

Александр Пушкин...

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

Милые боли...

Vincent, Old man in sorrow (on the threshold of eternity)

Боли, милые сестрицы,
Не господь ли дал вам людям?
Но никто-то вас не любит.
Так давайте породнимся!

Я когда-то, вас чураясь,
В мир раздольный гордо вышел,
Был обманут и обижен,
Нищим в дом я возвращаюсь.

Боли, милые, простите,
Что без вас прожить стремился –
С вами я теперь сроднился,
Вы со мной теперь живите!

Кровь мою преображая,
По моим струитесь жилам –
Ведь в кругу сестричек милых
Глубже жизнь я ощущаю.

Борис Пастернак...

О как хочется иногда из бездарно-возвышенного, беспросветного человеческого словоговорения в кажущееся безмолвие природы, в каторжное беззвучие долгого, упорного труда, в бессловесность крепкого сна, истинной музыки и немеющего от полноты души тихого сердечного прикосновения!

Время в саду...

Мудрость древних, писанья священного мудрость,
                                                                                    иному сегодня
Кажется дряхлой, отжившей своё, и ногами иные
Часто пинают её, как эту вот кучу отбросов.
Но для тех, кто мечтаньям своим посвящает досуги,
Вдумчив и чуток, она дорога и священна, как всё, что
Через раздумье покой душе человека приносит,
Чтоб госпожою разумной была страстей и порывов.
Надо, однако, и ту обуздывать страсть, что стремится
Мир воспитать, исправить других, историю сделать
Из одних лишь идей. Ведь так, к сожалению, устроен
Мир, что этот порыв благородный, как все остальные
Наши порывы, приводит к насилью, воинам и крови.
Мудрость игрой мудрецов остаётся, алхимией. Правят
Более грубые миром и более мощные страсти.
Так смиримся ж и мы, противопоставим событьям
Даже в трудное время спокойствие духа, что благом
Высшим у древних было. Без мыслей о переустройстве
Мира попробуем делать добро. Зачтётся и это.

The Raven...

And my soul from out that shadow,
that lies floating on the floor,
shall be lifted - Nevermore!

Лев Толстой...

       Я просил его (богу) преступления мои, но нет, я не просил этого, ибо я чувствовал, что ежели оно дало мне эту блаженную минуту, то оно простило меня. Я просил и вместе с тем чувствовал, что я не могу и не умею просить. Я благодарил, да, но не словами, не мыслями. Я в одном чувстве соединял всё, и мольбу, и благодарность. Чувство страха совершенно исчезло. Ни одного из чувств веры, надежды и любви я не мог отделить от общего чувства. Нет, вот оно чувство, которое испытал я вчера – это любовь к богу. Любовь высокую, соединяющую в себе всё хорошее, отрицающую всё дурное.
       Как страшно было мне смотреть на всю мелочную – порочную сторону жизни. Я не мог постигнуть, как она могла завлекать меня. Как от чистого сердца просил я бога принять меня в лоно своё. Я не чувствовал плоти, я был один дух. Но нет! Плотская мелочная сторона опять взяло своё, и не прошло и часу, я почти сознательно слышал голос порока, тщеславия, пустой стороны жизни, знал, откуда этот голос, знал, что он погубит моё блаженство, боролся и поддался ему.
       Я заснул мечтая о славе, о женщинах. Но я не виноват, я не мог.

Осип Мандельштам...

Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву, палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни любовь.
На дикую, чужую
Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,
И я скажу тебе:
Не радость, а мученье
Я нахожу в тебе.
И, словно преступленье,
Меня к тебе влечет
Искусанный в смятеньи
Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее,
Мне страшно без тебя,
Я никогда сильнее
Не чувствовал тебя,
И все, чего хочу я,
Я вижу наяву.
Я больше не ревную,
Но я тебя зову.

გალაქტიონი...

იმ ვარდისფერ ატმებს მოვიგონებ კვლავ,
იმგვარადვე მდევ... იმგვარადვე მკლავ.

ო, როგორ მომწყურდი! მწუხარეა დღე,
იმგვარივე ცა, იმგვარივე ხე.

იგივ ქარი დაჰქრის, იღუნება ბზა,
იმგვარივე მზე, იმგვარივე ზღვა.

ძლიერ... ძლიერ... ძლიერ... ვეტყვი ზენა ქარს,
იმგვარივე ხმით, იმგვარივე ზარს.

Hermann Hesse...

То, что жизнь – дело нелёгкое, временами я смутно чувствовал и раньше. Теперь у меня появилась новая причина для раздумий. До сего дня не оставляет меня ощущение противоречия, которое кроется в этом открытии. Ведь моя жизнь была бедной и трудной, но вот другим людям, а иногда и мне самому, она кажется богатой и замечательной. Человеческая жизнь видится мне темной печальной ночью, которую нельзя было бы вынести, если бы то тут, то там не вспыхивали молнии, чей неожиданный свет так утешителен и чудесен, что эти секунды могут перечеркнуть и оправдать годы тьмы.

Тьма, - безутешный мрак – страшный круговорот повседневной жизни. Зачем человек утром встаёт, ест, пьёт, потом опять ложится? Ребёнок, дикарь, здоровый молодой человек, животное не страдают от этого круговорота безликих вещей и дел. Кто не страдает от дум, того радует подъём по утрам, еда и питьё, он находит в этом удовлетворение и другого не желает. Однако кто утратил ощущение естественности всего этого, тот жадно и зорко ищет в течении дней мгновенья истинной жизни, вспышки которой дают счастье и заглушают чувство времени вместе со всеми раздумьями о смысле и цели жизни вообще. Можно назвать их творческими, ибо кажется, будто они приносят чувство единения с Творцом, ибо в эти мгновенья всё, даже то, что обычно представляется случайным, ощущаешь как предначертанное. Это то же самое что мистики называют единение с Богом. Может быть, сверхъяркий свет этих мгновений погружает всё остальное во мрак, может быть, из-за свободной волшебной легкости и блаженного парения в эти мгновенья всю остальную жизнь ощущаешь такой тяжёлой, вязкой и приземляющей. Я этого не знаю, в размышлениях и философствовании я не далеко ушёл. Зато я знаю: если существуют блаженство и рай, то это не что иное, как безмятежная непрерывность таких мгновении, и если подобное блаженство можно обрести через страдание и очищение скорбью, то никакое страдание и никакая скорбь не будет столь нетерпимы, чтобы надо было от них бежать.

Иоганн Вольфганг Гёте...

Как, ты прошла? А я не поднял глаз;
Не видел я, когда ты возвратилась.
Потерянный, невозвратимый час!
Иль я ослеп? Как это приключилось?

Но я могу утешиться пока,
И ты меня охотно оправдаешь:
Ты – предо мной, когда ты далека;
Когда вблизи – от взора ускользаешь.

Умиротворение...

Ведет к страданью страсть. Любви утрата
Тоскующей душе невозместима.
Где все, чем жил ты, чем дышал когда-то,
Что было так прекрасно, так любимо?
Подавлен дух, бесплодны начинания,
Для чувств померкла прелесть мирозданья.

Но музыка внезапно над тобою
На крыльях серафимов воспарила,
Тебя непобедимой красотою
Стихия звуков мощных покорила.
Ты слёзы льёшь? Плачь, плачь в блаженной муке,
Ведь слёзы те божественны, как звуки!

И чует сердце, вновь исполняясь жаром,
Что можешь петь и новой жизнью биться,
Чтобы, на дар ответив щедрым даром,
Чистейшей благодарностью излиться.
И ты воскрес – о, вечно будь во власти
Двойного счастья – музыки и страсти.